К 25-летию экспедиции.
Данный текст был написан в 1996 году по памяти и небольшому дневнику, который мы вели прямо на страницах атласа дорог Украины. Путешествие состоялось в 1994 году. Мы – я и мой хороший товарищ и коллега Ракитин Кирилл – доехали на поезде до Симферополя, оттуда, уже на велосипедах, до Николаевки, затем – Севастополь, Балаклава, Орлиное, Ялта, Гурзуф, Алушта и вновь – Симферополь. Это путешествие на долгие годы определило стиль моего отдыха в Крыму (а впоследствии – и стиль отдыха моей семьи) – только рюкзак, только палатка.
Я не читал этот текст лет двадцать. Сегодня он показался мне очень многословным. Откровенно говоря – словоблудие. Хотя и немного позавидовал той легкости, с которой я раньше писал.
Фотоаппарат мы с собой тогда – в 1994 году – не взяли, поэтому в оформлении текста используются фотографии разных лет.
Дорога ни о чем
Жара. Ветерок с Финского залива принес в город аромат странствий. Аромат странствий легко почувствовать, если рано утром, до завтрака и первой сигареты, открыть окно и вдохнуть носом утреннюю тень тихого влажного дворика с квадратом неба вверху, приглушенный шум улицы с ее надрывными грузовиками и редким ревом плохого глушителя малолитражки. Я каждое утро мучаюсь, пытаясь вспомнить, откуда я знаю этот еле уловимый запах, я прислушиваюсь к себе, ожидая, что он вызовет какие-то образы в моей памяти. Но все тщетно.
Думаю, что это к лучшему. Мне нравится эти легкие терзания. Ведь «аромат странствий» – название условное. Я каждое утро вызываю в своей памяти картины прожитых впечатлений и ощущений, подбирая их к аромату. Мне снова хочется видеть послеобеденный ленивый крымский зной, где прилепившиеся к склону гор старые домишки с потемневшей черепицей источают неведомый для горожанина уют спальни под открытым небом, где из бетонного отполированного пола сквозь крышу растет шелковица, и выгоревшая полосатая штора, заменяющая дверь, надувается парусом от нежного ветерка. Но это другой аромат. Скорее всего, мне просто хочется к морю и не думать о плохой погоде, заработках, планах на будущее и гастрономах.
Мне не хочется думать, что это аромат детства. Детство вернуть невозможно, а аромат странствий обещает очень многое. Даже другую жизнь.
Я боюсь лишиться этого. Проснувшись, я боюсь не почувствовать ничего, кроме автомобильной гари и сырости питерского двора со слепыми окнами.
12 августа.
Врут все карты. Тридцать три километра по карте – это пять бесконечных часов по дрожащему от жары шоссе над крымской степью, над низкорослой, жестокой и кривой растительностью.
Как киногерои, которые достигают далекой, вожделенной цели и радостно бросают на ходу шапку и винчестер, мы рванулись по этому шоссе навстречу морю, забыв набрать воды. Пустяк для цивилизованного человека – питьевая вода – казалась хрустальной мечтой. И глядя перед собой на движущееся колесо с серой от пыли покрышкой, на убегающее под ним черное полотно шоссе, перед глазами вдруг возникали видения. Точь в точь как в кино: струя воды с солнечными зайчиками внутри. Она лилась и лилась, и босоногий мальчик подставлял под нее свою стриженую голову, а мужчина в выцветших галифе и кирзовых сапогах смеялся вместе с черноглазой пастушкой, которая поливала из кувшина его белый торс.
Где ты Николаевка? В атласе автомобильных дорог Украины, где Крым не больше сигаретной пачки, Николаевка была обозначена как ближайший для нас прибрежный пункт.
– Здравствуйте! Скажите, а до Николаевки далеко?
– Не-е-е. Километров шесть.
Через пятнадцать минут это расстояние сократилось до пяти километров. Еще через четверть часа оно выросло до семи.
Шесть, пять, семь. Вначале мы недоумевали, а позже поняли, что для автомобилиста два-три километра – не расстояние. Он покрывает его, нажав на педаль акселератора, не успев по-настоящему затянуться сигареткой, а горячий асфальт, песок и белое солнце пролетают мимо и лишь прохладный ветерок с мягким шумом влетает в приоткрытое окно и слегка шевелит волосы на левом виске. Нам же на велосипедах приходилось чувствовать своими ногами каждый метр асфальта с его сверкающими крохотными кусочками слюды и вдавленными камешками.
Николаевка. Она не произвела впечатления уютного курортного городка: серые домики, небольшой рынок, облупленные киоски «соки-воды», не то санаторий, не то дом отдыха со столичными семьями, пестрыми сохнущими полотенцами и прохладной столовой с мухами.
Свежих курортников на пляже заметно сразу. Свежие курортники чувствуют себя неловко. Их тела еще не забыли костюмы-тройки, шерстяные юбки и усталость будничных вечеров.
Я перегрелся на солнце. Моя городская бледная кожа оказалась не готовой встретить южное солнце. К обожженным красным плечам было страшно притронуться, а хлопковая рубашка казалась сотканной их грубой мешковины. Море не радовало – для меня оно было холодным и чужим. Слезящиеся глаза, боль и температура превратили ласковую природу в нечто ветреное, колючее и неприветливое.
Оставив за спиной Николаевку, мы подверглись нападению стаи бродячих псов. Собака бежит быстрее велосипеда, и я уже видел, как большая черная дворняга прицеливалась на мою правую ногу, но два «пшика» из перцового баллончика помогли нам вырваться вперед, а потом собаки и вовсе прекратили преследование.
А между тем, зажгли звезды и луну, неистово застрекотали сверчки, и бесстыдная южная ночь вытянулась под редкими бушами. Десятиметровый обрыв делал недоступным целомудренный пляж.
Ночлег дело непростое. Человечество издавна уделяет ночлегу особое внимание. Ночлег должен быть теплым, сухим, безопасным и тихим.
Если долго лежать на спине в высокой траве и смотреть в небо, то постепенно становишься частью этой травы; жучки и букашки начинаю принимать тебя за своего, если не за своего, то, по крайней мере, за траву. Можно увидеть, как умывается жук или как букашки занимаются своей микроскопической любовью.
Если же долго и неподвижно лежать в ночном южном лесу, то с непривычки можно умереть от страха. Бережно посаженная лесополоса, отделяющая запретные виноградники от моря, оказалась наполненной жизнью. Живо было все: сухие сосновые иголки покрывавшие землю, кроны уродливых южных сосен, колючие кусты с порыжевшими от солнца крохотными листьями. Неведомое существо производило грандиозный шум в трех метрах от нас.
Первый тревожный сон под открытым небом, и такое же одновременное неуютное пробуждение, когда, не шевелясь, из опасения порвать паутину сна лежат с приоткрытыми глазами. Кто-то прерывает эту прохладную дремоту сквозь мирный шум прибоя, приглушенного утренним туманом и сквозь лучи, просыпающегося, еще пунцового, но уже по южному слепящего солнца: «Ну что?!»
13 августа.
Великолепие утра заключается еще и в том, что, проснувшись, с легкостью находишь оброненные в черную дыру крымской ночи нож, покрытый росой, и отсыревшие спички. Звонкое утро с длинными розовыми тенями открывает не только дремлющие горы с их зеленью придавленной тяжестью ночи, но и картину ночного ужина и подготовки к ночлегу.
Где-то потянулись на пляжи первые отдыхающие в шортах и белых футболках, с пластиковыми пакетами в руках, содержащими в себе жесткие от соли махровые полотенца, детективы в мягких обложках и еще Бог весть какие предметы курортно-пляжного обихода. Уже в столовых слышны женские голоса, звон стаканов и алюминиевых вилок. Еще не жарко.
Кирилл со взъерошенными волосами в теплых спортивных штанах и свитере выглядит нелепо на фоне начинающегося крымского дня с его пляжами и бикини. Он говорит: «Сегодня мы должны быть в Севастополе», и большими глотками пьет из зеленой алюминиевой фляжки.
Вода, набранная в дремлющем санатории из ржавой запотевшей трубы, пакет персиков, с чуть свалявшимся белесым ворсом на толстой кожуре, и опять дорога. Теперь не такая жестокая. Теперь знаем ее секрет, ее Время. Время – с полудня до четырех. Эти четыре часа – запрет на всякое движение. В это период замирает вся природа, делая вид, что впадает в послеобеденный сон, а на самом деле лишь сдается перед солнцем, которое в это время заслоняет собой небо.
Плоская дорога среди тополей, похожих на высушенные вверх ногами цветы – с такими же плотно прижатыми к телу ветвями – незаметно уводит от кромки моря. Здесь, в тихих поселках с деликатными фруктовыми названиями нет курортников, только местные жители на велосипедах, пыльные собаки, маленькие магазинчики с фанерными вывесками, трактор на улице, поместье сельсовета, выкрашенное голубой известкой – все проплывает мимо нас и радует, несказанно радует. Радует тем, что море рядом, что впереди еще много таких поселков. Но самое главное – радует ощущение свободы, того, что можно остановиться вот среди этих кипарисов, погладить мягкий зеленый панцирь из строгой кроны, выкурить сигаретку, а если не понравиться это место, можно нажать на педали и через некоторое время уже нырять в бирюзу воды с золотистой сетью солнечных бликов на дне, покрытом белой галькой.
Севастополь. Чтобы ни говорили о Российской армии, но наши ребята все-таки выглядят молодцевато, особенно «старики» – всегда выглаженные, в подогнанных х/б и аккуратной пилоткой за ремнем, а если «молодой» – то, по крайней мере, на нем надето все новое, еще зеленое. Украинская армия произвела впечатление пораженческой. Смуглые мальчики в потрепанной униформе и серых от пыли сапогах, при погрузке в крытые машины напоминали эвакуацию детдома.
Запретная зона вокруг Севастополя и окрестностей. Пустынные дороги, КПП, белоснежный город как мундир офицера, переправа, куда билет стоит фантастически дешево – 5 рублей и полосатый арбуз за 5 тысяч.
В Севастополе возле перекрестка стоит огромных размеров детина с добродушным конопатым лицом, с кулаками как два велосипедных седла, в лихо заломленном черном берете и чем-то знакомым на рукаве: «Вооруженные силы России». Над огромной зияющей бухтой с черными калошами подводных лодок реет огромный флаг с родными цветами французской революции, и из шершавого как высохший башмак горла вырывается тихо-восторженное: «Наши!». Но вчерашний марафон по степи дает о себе знать: слезятся глаза, в голове тяжесть, дрожь во всем теле и страшная усталость. Хочется лечь прямо на дороге.
Еще не мелькнула табличка с безнадежно зачеркнутым названием города, а я повернул велосипед в кусты, распаковал спальный мешок, сшитый из общажного одеяла, и то ли умер, то ли уснул.
14 августа.
Пробуждение было прекрасным. Солнце уже давно встало. И первое, что я увидел – было небо и мой рюкзак, заслоняющий дорогу, которая проходила где-то рядом. Кирилла не было.
Грешен – первая мысль была, что он меня оставил. Это почему-то не огорчило меня, и я лежал и смотрел в проснувшееся, еще не раскаленное небо и думал о том, что я снова в Крыму, где не был одиннадцать лет, какое чудное здесь море и поселки с пятнами шелковицы на улицах. Нет, конечно, окончательно проснувшись, я уже знал, что Кирилл где-то здесь. Но я не произнес ни звука, чтобы не вспугнуть мгновение пробуждения среди природы под синим-синим небом. Я лежал на спине и, чтобы посмотреть, что происходит сзади, задрал голову и увидел котелок с закопченными боками, стоявший среди травы. На котелке сверху лежал явно мой атлас автомобильных дорог Украины. Из-за рюкзака раздался спокойный, почти безразличный голос Кирилла: «Там супчик – поешь». Я ел супчик, чувствовал себя виноватым за вчерашнее и слушал как мой напарник рассказывает о том, что он хотел везти меня в больницу, о том, что альпинисты имеющие четкую цель перед собой – вершину – стремятся к ней уверенно и радостно, а у нас нет цели – мы просто едем вперед и поэтому не все так гладко.
Мы слушали радио, ели супчики из пакетов, болтали о разном, наконец наступила жара и пришлось ждать до четырех часов, когда можно будет ехать.
Дальше и дальше по отличной дороге на Восток, в сторону Ялты, а точнее Гурзуфа, в сказочный городок моего детства, где когда-то прогуливался бархатным ночами, спал после обеда, нырял до синевы на губах и до родительских нетерпеливых окриков.
Балаклава чем-то напомнила Гурзуф. Такой же маленький и милый городок с узкими улочками на склонах гор, когда вход в парадную одного дома как раз напротив второго этажа другого. Повсюду следы власти советов – эти красные плакаты и почерневшие алюминиевые стелы с серпом и молотом, от которых в России уже отвыкли. Следы власти советов и в другом – на этих старинных улочках будто танки среди фаэтонов возвышаются типовые пятиэтажки, которые, однако, своим содержанием явно стремятся быть похожими на домики под черепицей – так же сушится белье, так же темнеют окна нараспашку, и самое главное – граница между домашним уютом и улицей весьма размыта.
Какой-то словоохотливый местный житель долго и подробно объясняет, как добраться до дикого пляжа – места, где можно спать и готовить супчики. Он очень красочно описывает все неприятности и преграды, которые ждут пешего путника на этой дороге, не говоря уже о велосипедисте. Тем не менее, мы рискуем.
Сейчас, как и тогда, кусаем локти от досады, что у нас не было фотоаппарата. Дорога действительно оказалась сложной – около трех километров по узенькой тропке на скале. Но какая картина! Слева уходит в небо почти отвесная скала с кустиками, зацепившимися за ее морщинистую поверхность, справа – обрыв, где далеко внизу темнеет море с подводными камнями и рваной линией прибоя. Кое-где тропинка обвалилась и ее оборванные концы теперь связаны металлическими мостиками.
Место действительно оказалось замечательным. Не это ли та вершина, которую мы искали? Мы располагаемся между двумя деревьями на расстоянии десяти шагов от кромки моря. Гаснет день – первый день, событиями которого мы удовлетворены.
Райское место. Мы проживем здесь несколько дней.
16 августа.
Два дня спустя. Мы уже обжились, тянем спички – кто пойдет за водой в Балаклаву.
К морю привыкаешь, отсутствие каких-либо статичных предметов с одной стороны света становиться обычным, хотя, если иногда заставлять себя любоваться и осознавать этот пейзаж, то вдруг в возникшей в голове легкости и мягкой пустоте образуются тонкие почти неуловимые мысли, даже не мысли, а видения, которые кончиками нежнейших пальцев начинают играть сбивчивые, но ненавязчивые мелодии на тему Вечности, Природы, Счастья и Покоя.
К тому, что в моем рюкзаке поселились маленькие муравьи – их привлекает рафинад в разбитой картонной коробке – я уже привык. Я не борюсь с ними, а несу на своих плечах вместе со старым свитером, ложкой, сухим горючим и прочими Совершенно Необходимыми Вещами еще и несколько десятков суетливых безбилетных пассажиров, которые после привалов отставая от рюкзака-вагона будут бросать свое семя в селения таких же вездесущих муравьев по всему южному побережью Крыма. Но сегодня я обнаружил продолговатое черное существо устрашающего вида длиной с кисть моей руки. Существо нашло себе квартиру в одной из запасных кроссовок. Двое местных жителей, которым я показал чудовище, ничуть не удивились и сообщили, что это сколопендра, и что она сейчас не так ядовита как весной.
А море изменило свой ласковый характер и показало кончики белых пенных клыков. Пора двигаться дальше.
17 августа.
Ветреным утром мы собирались, оставляя за собой несколько консервных банок, рваных пакетов, черное пятно от костра и, как оказалось позже, свитер Кирилла.
В дни, пока мы жили на берегу, не раз задумывались над тем, как мы будем возвращаться обратно по горам. Сложный рельеф, крутые подъемы, неустойчивая тропинка не обещали ничего хорошего. Поэтому, как только возникали такие мысли, мы их тут же гнали прочь. В это утро нам опять повезло – в разгар наших сборов послышался стук мотора приближающего катера.
Серый военный катер причалил прямо к берегу. Он на малом ходу со скрипом въехал на прибрежную гальку и пожилой матрос в синей куртке сбросил с носа металлический трап, по которому побежали отдыхающие и, то ли школьный класс в полном составе, то ли отряд из пионерского лагеря.
Нас взяли с велосипедами на борт и прокатили медленно с мазутным дымком и прохладным ветром мимо тропы, по которой мы пробирались несколько дней назад, мимо крепости, каких-то паукообразных военных сооружений, мимо обросших скользкой зеленью качающихся буйков, прямо к маленькому бару на крошечной набережной Балаклавы.
Надо отметить, что покидая Балаклаву, мы были вооружены прекрасной картой Крыма, такой подробной, что были обозначены даже одинокостоящие деревья.
Море осталось где-то вдали, и мы двигались по ровной дороге среди виноградников и гор.
Горы выглядят именно так, как их рисуют – какие-то бородавчатые, покрытые шероховатой зеленью. Они в паре сотен метров от нас уходят вверх как огромные стены. Но, кажется, протяни руку через лощину и можно погладить сосны, которые издали похожи на мох, со скользящими по нему гигантскими тенями от облаков.
Мы проезжаем через Орлиное – деревушке с мягкими от пыли улицами, где не слышно моря и нет отдыхающих. На выезде из Орлиного справа от шоссе темнеет среднерусская рощица, которая служит нам местом для послеобеденного отдыха.
Если немного изменить рельеф, то это место могло бы стать темой для хорошего гобелена. Справа – шоссе в обрамлении из дубков, чуть левее – мост над высохшим ручьем. Если проследить за руслом против течения, то на желтом склоне горы, что напротив зрителя, можно различить следы водопада. Слева из-за деревьев видны черепичные крыши домов, а за ними – уходящие в небо виноградники.
Радио принимает Москву, и на фоне мягкого шипения вкрадчивый и домашний голос Ростислава Плятта читает «Янки при дворе короля Артура».
Впереди перевал Байдарские ворота. Мы почти все время идем пешком, толкая велосипеды в гору и с интересом наблюдаем, как по мере продвижения вверх, изменяется природа. Уже были лианы, потом дубы, начали появляться сосны.
Пресная и удивительно прозрачная вода журчит в оборудованном родничке прямо у обочины. Отличные обочины в Крыму – все укреплено цементом, да и сами дороги отличные – ровные, без ям. Родничок под стать дорогам, хотя сделан почти два века назад; на его мраморной плите высечено “1828” и эмблема – лопата и якорь. Обочина не самое лучшее место для принятия душа, но наши головы были увенчаны чем-то невообразимым. Смесь из волос, пота и морской соли была изрядно сдобрена дорожной пылью. Мы мылись долго и с удовольствием, подставляя голову под ледяную струю, фыркая и отплевываясь. Потом рванули вниз, миновав самую высокую точку перевала.
Вдруг среди деревьев почти в небе появилась полоска моря, даже не полоска, а нежнейшее изменение оттенка голубого на линии предполагаемого горизонта. И удивительное сочетание – белое с золотом на фоне этой пронзительной синевы – церковь на небольшой площадке, почти на вершине горы. Под площадкой головокружительный обрыв, разбивающийся о виноградники и уходящей по холмам к лазурной воде. Другие виноградники висят на склонах гор слева и справа, подернутые чуть матовым воздухом. Глядя отсюда на море, ясно ощущаешь особую тишину гор и леса, которые так далеки от визга пляжей.
Началась цивилизация. На стоянке возле церкви притормозил «Бьюик» с московскими номерами, огромный как самолет, высыпало разодетое в пух и прах семейство. Хрупкие дамы элегантно тыкали пальчикам в горы и тихонько причитали от восторга.
Мы оглядели самих себя.
Кирилл. Зеленые мятые шорты, ярко желтая футболка с пятнами соли под мышками и серым воротом, типичная для блондина прозрачная щетина, пестрые кеды и белая кепка «Tallinn» с полиэтиленовым козырьком – друг туристов семидесятых. Добавьте к этому огромный велосипед – ровесника белой кепки и два небольших выцветших рюкзака; один привязан к заднему багажнику, второй – на детском сиденье на раме между седлом и рулем. Рюкзаки старенькие, им явно родней дача где-нибудь в Кузьмолово или Саблино, чем крымский серпантин, хотя они не подвели и здесь.
Я. Огромные, некогда белые кроссовки с веревочкой вместо шнурков, высокие непарные носки с полосками, на левой ноге – красной, на правой – зеленой, самодельные шорты из видавших виды джинсов со свисающей бахромой по обрезу и вокруг дыр, полосато-белая футболка с грязным капюшоном, торчащие во все стороны волосы прикрыты черной кепкой со сломанным картонным козырьком. Большой неуклюжий рюкзак, привязанный к багажнику ярко-желтой веревкой, как раненый пленный толстяк беспомощно свисает над дорогой. Из-под клапана торчит байковое голубое одеяло с приставшей хвоей и сухими листьями – это спальный мешок, который я сшил из одеяла за ночь перед поездкой. Велосипед «Салют» с небольшими колесами, вычурным рулем и сиденьем, неестественно высоко поднятым и от этого напоминающим голову древнего ящера.
Мы уже на шоссе, и крыши прибрежных санаториев и домов отдыха теперь совсем рядом – справа под нами.
18 августа.
Проснулись поздно и увидели дубовую рощицу по-осеннему желтую с мягким ковром из прошлогодних ржавых листьев. Спали на склоне горы, и я всю ночь медленно скатывался вниз до тех пор, пока не уперся ногами в куст.
Въехали в Алупку. На улицах пустынно – очевидно все на пляже. Отобедали в открытой столовой. Рядом со столом рос пыльный кипарис с зелеными шишечками и окурками, застрявшими среди ажурных веток. В его тени выпили местного вина, и остаток дня ехали с тяжестью в голове и ногах.
Ночевка перед Ялтой, до которой совсем чуть-чуть. Прежде мы искупались на развороченном пляже, загроможденном бетонными плитами, рядом с гигантской стройкой прямо перед кромкой моря. Крым когда-то строился, везде на южном побережье стоят бетонные скелеты неродившихся отелей. Некоторым надо всего лишь помыть окна, и отель готов, но, как правило, эти стройки – серые уродцы с торчащей арматурой, кучами мусора, с рухнувшими в пыльные лопухи заборами. И, если вы – путник, то с легкостью расстаетесь с мыслью переночевать в недостроенном номере отеля, когда видите россыпи бутылочного стекла, высохшее дерьмо, надписи на бетоне и черные следы костров.
Опять проблема с местом для ночлега. Объездили все вокруг и, наконец, нашли небольшой лесок над шоссе. Крадучись, чтобы не быть замеченными дураками и милицией, входим в лесок и вдруг видим, что он наполнен жизнью. Домики на колесах, автомобили, палатки, просто группы людей разбили свой стихийный, но вполне благопристойный и потаенный от чужих глаз лагерь. Кирилл находит маленькую лужайку – три на три метра или около этого, присыпанную мягкими опилками и закрытую со всех сторон кустами. Мы устраиваемся в этом обжитом месте, и в разгар моего бритья кусты раздвигаются, и молодой человек с бородой, рюкзаком и велосипедом обиженно восклицает: «Ну вот! Я так и знал!». Видимо мы заняли его место. Впрочем, молодой человек исчезает. Мы извиняемся, и я передаю кружку с теплой водой Кириллу. Мы бреемся, пользуясь нашей единственной кружкой на двоих. Нашей заслуженной кружкой – она помнит теплую водку в поезде, утренний чай, супы и каши за ужином (Кирилл забыл взять миску, поэтому ест из кружки), мускат на берегу и взбитую пену для бритья.
Мы лежим в своих одеялах-спальниках и радио передает погоду в Петербурге, таком далеком от этих гор, уже едва различимых на фоне чернеющего неба и острых кипарисов, над которыми сияют звезды яркие, как в школьном атласе.
Становиться совсем темно, и вот уже только невидимые сверчки наполняют своим звоном теплую ночь и сливаются с далеким шумом прибоя.
19 августа.
Я никогда раньше не въезжал в Ялту с этой стороны: мы долго плутали среди складов, заводов, современных жилых кварталов. Странно видеть фабрики и заводы в городе, который накрепко связан с беззаботной жизнью. За последние 11 лет Ялта почти не изменилась. Все те же пальмы, белые футболки, музыка и качающиеся катера у пирсов. Только небо и горизонт уже не такие голубые, как в детстве.
Я позвонил родителям из прохладного холла морского вокзала. Трубку взяла сестра:
– Ты где?
– В Ялте. – ответил я. – На морском вокзале. Сейчас едем в Гурзуф. Я сказал это со страшной гордостью за то, что запросто говорю с сестрой из страны нашего с ней детства. К счастью она не знает как это грустно.
Снова в путь. До вечера нужно успеть в Гурзуф – вверх по горам, толкая велосипед, потом по скоростному шоссе и вниз с верой в тормоза.
Боже мой! Как я ревную ко всем тем, кто приезжает в Гурзуф, кто ходит по его узким наклоненным улочкам с выбеленными стенами, с его запутанной и крошечной, почти игрушечной географией. Стертые каменные ступеньки, центральная площадь – «Пятачок» – по размерам не больше петербургского дворика, пальма у дороги, как сорняк, запах вареной кукурузы и диковинных цветов – любимый кусочек прошлого, нежно хранимый столько лет, который изредка достают из глубин памяти и осторожно перелистывают как старинную книгу, с убеждением, что это исключительно твоя реликвия. Оказывается иначе. Сюда всегда приезжают люди и тоже считают это своим. И дело вовсе не в том, кто раньше, а в том, кто моложе душой, кто щедрее на жизнь.
Гурзуф принял нас не сразу. Цены на жилье оказались неожиданными. Мы долго и нервно выбирали между тем, из чего выбрать-то нельзя. Наконец, уже под вечер, нашли палаточный городок, уютно разместившийся на крыше огромного бетонного гаража во дворе местной школы. Школьники зарабатывают: они соорудили деревянные крепкие настилы, растянули палатки, уложили в них матрасы, построили сторожку с кухней, санузел и пустили туристов вроде нас.
Нам опять повезло – директор школы оказался русским и сбросил цену до половины. Тем не менее, это были самые крупные расходы за все время отпуска, и мы расплачивались за пять дней вперед скрепя сердце.
Наши сомнения по поводу палаточного городка растаяли ранним утром следующего дня. Крепкий ветер с дождем налетел со стороны гор и принялся яростно срывать палатку. Мы проснулись от того, что на нас рухнул верхний дальний угол палатки с деревянной стойкой впридачу, а грохот дождя о брезент отпугнул наш сон окончательно.
23 августа.
Три дня спустя. Жизнь в палатке оказалась намного комфортнее, чем в лесу или горах, и мы расслабились. Мы уже не просыпались как раньше – в шесть-семь утра – с первыми лучами солнца, а долго, почти до обеда нежились в спальных мешках. Мы постирались в пресной воде, съездили в раскисшую от жары Ялту, питались в столовых и блинных, а вечером сидели на берегу, смотрели, как тают в сумерках горы и под музыку из кафе, что по-соседству, распивали вино из фляги. А когда становилось совсем темно, и море дышало мирно и устало, мы почти наощупь добирались до палаточного городка, пили чай, слушали радио Москвы и бросали в кромешную ночь красные огоньки окурков, которые бесшумно взрывались искрами в теплой темноте.
В этот день решили совершить прогулку в страну Кирилова детства – маленький городок Партенит, который расположен за горой Аю-Даг. Между Гурзуфом и Аю-даг раскинулся знаменитый пионерский лагерь Артек, о котором в свое время мечтали многие.
Мы увидели запустение. Безлюдные дорожки и парки, пустые стадионы, недостроенные корпуса и над всем этим – огромный, как статуя Свободы, Ленин, в плаще, указующий толстым перстом куда-то в сторону Турции. Создавалось впечатление, что туда все и ушли, оставив после себя огромный забытый город. Как в «Марсианских хрониках». Мрачная картина. Империя погибла, остались лишь руины чьих-то надежд и чьей-то веры. Остаток пути мы провели в молчании.
Партенит не оставил в душе ничего. Я уже видел немало таких городков, а Кирилл так ничего и не вспомнил. Он был здесь 20 лет назад.
Усталые и расстроенные мы снова поднялись на Аю-Даг и вдруг увидели чудо. Казалось, безжизненный лагерь в преддверии сумерек расцвел разноцветными огнями, гремела басами музыка, стайками бегали девочки, кто-то украдкой курил в кустах – жизнь бурлила радостью и счастливым детством. Стадионы были заполнены детьми, которые танцевали, смотрели кино на огромных экранах, играли, в общем, как говорят, жизнь кипела. Ленин был ярко освещен прожекторами и его, сработанная монументалистами топорная фигурка уже не выглядела зловещей на фоне черного ночного неба. Душа, повторяя слова Пьера Безухова, кричала: «И все-таки прав этот дуб!» Оказывается, когда мы шли вперед, то попали в тихий час.
25 августа.
В палаточном городке наступил расчетный день, и мы двинулись дальше. Заночевать решили на склоне горы Аю-Даг.
Аю-Даг означает «Гора “Медведь”». Существует легенда, что когда-то давным-давно из цепей вырвался огромных размеров медведь и принялся топтать население и сады. Бог, увидав это безобразие, превратил медведя в камень как раз в тот момент, когда он утолял жажду, опустив голову в море. Так он и остался стоять по сей день. И в правду Аю-Даг очень похожа на огромного медведя, который хочет выпить море.
На боку медведя очень трудно найти хорошее место для ночлега, поэтому мы всю ночь скатывались вниз. Эта ночь была знаменательна еще и тем, что в темноте, где собственные ноги едва различимы, нас посетило Самое Ужасное Животное на свете.
Когда спишь в лесу, то рядом постоянно шныряет разнообразное зверье: ежи, лягушки, собаки и прочая живность. Но в эту ночь кто-то, судя по звуку дыхания, очень невысокий, но и немаленький, хрустя ветками, подошел к нам, тихо постоял немного и так же тихо и быстро двинулся вверх по склону. В секунды, когда это кто-то стояло молча рядом и, очевидно (кошмар!), смотрело на нас, было слышно, как захрустели суставы наших пальцев, сжимающих тупые и тяжелые предметы (хотя нет, я сжимал газовый баллончик). Это была не собака. Во-первых, чего ей тут делать ночью, во-вторых, собаки так не дышат. Это был не еж и не змея. Скорость не та. В общем, загадка. А фонарика у нас не было.
26 августа.
Долго искали место для ночевки под Алуштой. Какой-то безумец на велосипеде показал нам направление на тихое безлюдное местечко у моря, и теперь мы долго шли по пустынным пляжам под пасмурным небом и не узнавали природу. Возле моря возвышались покрытые чахлой травой холмы с редкими деревьями. Упругий ветерок трепал море и пестрые палатки, рассыпанные среди холмов. Уже темнело, и нужно было срочно располагаться на ночлег, чтобы не оказаться впотьмах где-нибудь на дороге.
Мы сбросили рюкзаки между двух кривых деревьев на вершине холма, откуда был виден берег, Алушта и далеко, в вечернем тумане – Аю-Даг.
Вечер прошел как обычно, но только гораздо сдержаннее – низкое небо, ветер и скудная природа не благоприятствовали хорошему настроению.
Следует описать наш обычный «лагерь», как мы называли нашу стоянку. В центре, конечно же, спальные места – сухая ровная площадка: если были сухие ветки или листья, то они равномерно укладывались на место будущего ночлега. Сверху полиэтиленовая пленка: я снял ее у себя в ванной – подходящий размер, как раз на двух человек. У изголовья – рюкзаки, а уже на пленку кладутся спальные мешки собственной конструкции, из клетчатых байковых одеял. Велосипеды – рядом, сложенные так, чтобы не упали или не укатились, и, чтобы издавали побольше шума, если кто-нибудь решится покуситься на них. Для верности иногда связывали их веревкой. В спальные мешки мы залезали тепло одетыми, обувь ставили под голову, а второй пленкой закрывали рюкзаки.
Рано утром мы проснулись от того, что по пленке у изголовья начал барабанить дождь. Мы достали пленку из-под себя и накрылись ею. Теперь дождь лениво застучал прямо над головой, а ветер попытался сорвать наше укрытие. Я включил радио и закурил. Светало. Вдалеке начали проявляться контуры Аю-Даг, и я с тоской вспомнил дни, проведенные в Гурзуфе. Лето кончалось.
29 августа.
Три дня спустя. Мы опять нашли неплохое местечко, и настроение резко поднялось. Для этого нам предстояло немного пройти в обратную сторону и найти почти дикий берег. Кирилл соорудил палатку из наших пленок, а спальное место уже было аккуратно выстлано сухим и мягким камышом. Мы провели здесь две удивительно спокойные ночи.
В первую половину этого дня мы ныряли и купались с двойным усердием – это был наш последний день на море. Мы попрощались с ним и двинулись в путь. На этот раз в путь домой. Конечно, не минуя вокзал в Симферополе.
Грустное мгновение, когда выходишь из воды и знаешь, что это в последний раз. Даже не хочется обтираться. Наконец, зачерпнув ладонями, брызгаешь себе в лицо и идешь, не оглядываясь. И сразу все меняется вокруг. Ты перестаешь быть участником и становишься зрителем. Все становится отстраненным от тебя и уже не волнует. Даже не хочется черешни. И ты даже не завидуешь людям, которые недавно сюда приехали и теперь идут на пляж. «Не завидуешь» – не значит, что их жаль: нет, в другом смысле – становишься просто равнодушным. А волнующие воспоминания приходят позже.
Окончательно с морем мы простились, когда были высоко в горах, откуда была еще видна лазурная кромка. А потом все скрылось за очередным поворотом.
Долго шли пешком, толкая велосипеды. Вообще, за все время путешествия это приходилось делать очень часто, потому что дороги нам попадались, как правило, горные и двигаться вверх на наших далеко не спортивных велосипедах, да еще и с грузом было так тяжело, что казалось: вот-вот отломятся педали.
Около восьми часов вечера мы поравнялись с милицейским постом, за которым дорога резко уходила вниз – мы были на вершине перевала. На каменном ограждении привинчена увесистая металлическая табличка: «Ангарский перевал. Высота 752 метра над уровнем моря». Милиционеры были в куртках с меховыми воротниками, изо рта валил пар, и не верилось, что где-то совсем рядом растут пальмы и ласково плещут волны.
Ровный прямой спуск в горах – большое удовольствие. Два оборота педалями и велосипед набирает скорость, я прижимаюсь к рулю, прищуриваюсь, защищая глаза от пыли, а ветер шумит в ушах и бьет в лицо терпким воздухом.
Темнело, но места для ночлега не было. Вначале спуска – очень холодно – даже замерзли руки, – потом одна за одной мимо пошли деревни, лишь условно разделенные табличками с их названиями.
Ночь. Из кустов, привлеченная моей белой футболкой выпорхнула летучая мышь и, пролетев рядом со мной несколько метров, сделала вираж и исчезла. Я вильнул рулем, и в то же мгновение сзади заревел сигнал, и совсем рядом на бешеной скорости пронеслась машина. Встречные слепили нас фарами, и дороги не было видно. И когда я «въехал» в заднее крыло велосипеда Кирилла и рухнул, ободрав локоть и колено, мы остановились. Где-то рядом лаяли собаки, справа и слева за рядом кустов висели неясные контуры невысоких зданий. Контуры, что справа были чуть дальше от дороги и кустов. Мы продрались сквозь заросли и расположились под большим деревом. Рядом неслись машины, гудели междугородние троллейбусы с сонными пассажирами за большими окнами. Очень близко прошла загулявшая компания, пару раз гавкнула приблудная собака. Мы для них не существовали. Крым обходился без нас.
30 августа.
Эта – последняя ночевка стала квинтэссенцией всех предыдущих – главное упасть, а где – разберемся утром.
Проснулись рано от приближающегося дребезжания велосипеда и обнаружили себя лежащими почти на улице небольшого села. Деревянное здание то ли склада, то ли магазина, чуть поодаль – домики с черепичной крышей, за всем этим черное, убранное поле, а по улице, подернутой легким утренним туманом, на велосипеде с бидоном на багажнике ехала девушка в пестром халате и белой косынке.
Очень скоро показался знак «Симферополь». Вчера мы не заметили, как доехали почти до конечной цели.
Самый унылый день: пасмурная, торопящая погода, скучный пыльный город, уйма времени до отправления поезда и грязный, суетливый вокзал. Вокзал, который нам хорошо знаком.
1 сентября.
Еще в июле, собираясь в Крым, решили, что конец путешествия наступит, когда мы окажемся на Васильевском острове. И этот момент пришел. Мы проехали по мосту лейтенанта Шмидта и путешествие кончилось. Мне налево, на 21 линию, Кириллу дальше – в Гавань. И тут произошел последний казус. Нас остановила патрульная милицейская машина, и сержант потребовал показать содержимое рюкзаков. Мы показали и вкратце объяснили ему, кто мы и откуда. Он преобразился и спросил с улыбкой: «Ну и как оно?». «ЗдОрово!». Сержант захлопнул дверцу, развернулся и укатил в сторону Большого проспекта, мигнув красными огоньками в еще теплой ночи…
Сентябрь. Санкт-Петербург.
На улице ленивый, совсем летний дождь. Именно ленивый – не суматошный, не надоедливый. Дождь, который стал привычным. Тепло, пасмурно и немного грустно.
В такую погоду очень хорошо быть на берегу моря. Хорошо сидеть под навесом, слушать, как негромко стучат капли по брезенту, и смотреть на успокоенную дождем воду, на непривычно пустынные и неуютные пляжи без отдыхающих, на серые скалы, чья растрескавшаяся поверхность медленно остывает от недавней жары и на плачущие по синему небу пальмы. Очень хорошо в такую погоду помыть персики в мягкой волне, надкусить солоноватую кожицу и глотнуть мякоть сочного плода. Потом, закурив, наблюдать, как вылетает дым из-под тента и сечется некрупными каплями.
