Начать хочу с этой фотографии. 300 дней до приказа. Фотографировались в нашем учебном классе. Это был невыразимо грустный период. Прошел целый год службы, до отказа наполненный событиями и впечатлениями, я ждал, когда же он пройдет – этот год, он прошел, а оказалось, что впереди еще столько же.
Верхний ряд слева направо: Александр Дегтярев (Дегтярь), Алексей Гоголь (Гога), Алексей Васильченко (Милый), Андрей Войтс, я (Ухо), Зинтис Паужолис (Хуан); средний ряд: Эдуард Рязанов (Болт), Олег Швехин (Швед), Олег Кисель (Киса); нижний ряд: Альберт Гайсин (Зёма), Олег Неборский (Бульба), Игорь Большеглазов (Глаз).
Негатив этот нашли командир с начальником АХО. Они, разглядев число 300, разорвали негатив и бросили его в мусорное ведро с водой. Почему-то в армии тогда боролись с солдатской тоской по дому. Уцелело два кадра. Этот – лучший.
Моя первая армейская фотография. Была сделана в лаборатории аэрофотосъемки. “Официоз”, который мы отправили родным и любимым.
Шапка, будто в Фотошопе нарисована. А под шапкой куцые волосы, которые тупо не росли после учебки. Седыми не были, но не росли месяца три. Говорят, есть такая форма ПТС – посттравматического синдрома.
В учебке не было сделано ни одной фотографии. Какие могли быть фотографии там, где отсутствовало такое понятие, как собственность? Все, что было моим, растеряно, растаскано, развеяно без следа. Все, что я хотел уберечь от чужих рук – это письма из дома – носил в карманах галифе.
Через пятнадцать лет я приехал в эту учебку. От нее осталось полуразрушенное здание, в недрах которого грелись у костра бомжи. Я не решился зайти внутрь, и так и не нашел ни одного знакомого уголка. Но во дворе угадывался плац и ржавые трубы турников. Любопытно то, что клумбы заросли кустами, но не так, как плац – кольцевая дорожка, напоминающая стадион – которая взошла тонкими и прямыми деревьями плотно, как бамбуковая роща.
Если бы я был поэт, то сказал бы, что этими деревьями стали наш пот, наша кровь, наши слезы, мечты, Мери Поппинс, годовая подписка на “Юный техник”, “Пионерская зорька”, первая учительница, пуговицы на блузке любимой и многие другие вещи, к которым мы так и не вернулись. Но я – не поэт, и ком в горле встал только тогда, когда увидал окно на третьем этаже с торца. За этим окном в тусклом коридоре на дощатом полу мы стояли нагишом с папками личных дел в руках, и для кого-то решалась судьба: “годен-негоден”. Это был последний рубеж и последняя надежда отправиться домой. К тому времени армия уже перестала быть интересной, и домой хотелось дико. Был мальчик, который мог оставаться дома по семейным обстоятельствам, но пошел добровольцем. Он очень горько и долго плакал.
Рождались мы в муках.
Год назад я снова оказался там. Учебку отдали то ли под бизнес-центр, то ли под какое-то учреждение. Выглядит внушительно и пафосно.
Дух пьющий водку:
Одна из первых фотографий. Нет, не водку, конечно. Это – инсценировка. Снято в кинобудке. Сержант Якоби – да хранит его Бог! – предложил мне халтуру на все два года – стать киномехаником. Службу не отменяет – это всего лишь халтура, но киномеханик может забивать на некоторые обязательные для всех мероприятия, у него есть свое помещение, уставленное магнитофонами, приемниками, усилителями и колонками. Там можно прятаться, писать письма, бухать, печатать фотографии, слушать музон и т.д. Статус, опять же – респект и уважуха всех слоев населения. И дополнительная специальность после дембеля. И я стал киномехаником.
Витя Якоби.
После учебки боевая часть казалась санаторием. Можно было не подбирать объедки со столов – деды даже отдавали кашу, пюре и суп. Хлеба навалом. Передвигаться по части можно было шагом, а не строем или бегом. Курит, не прячась. К Новому году начались увольнения и культпоходы. Были личные вещи. Никто не издевался просто так. Никто не унижал.
Памятный ПХД (парково-хозяйственный день). Декабрь 1985 года. Надо было чистить некрашенный паркет в кинозале. Фоном играла песня “Улетели листья с тополей, повторилась в мире неизбежность…”. Салтыков, по-моему. Духи (по-нашему “зеленые”) столпились слева в верхнем ряду. Духи всегда узнаваемы.
Наши деды. Я их почти не помню. Они жили своей жизнью, и мы их не интересовали. Слева направо: Калдаре (по-молдавски вроде означает – “Ведро”), Петя Флоренца (по-молдавски вроде -“Цветы”), этого не помню и Векшин. Их почему-то было только четверо. В руках – дембельский альбом.
Наши “молодые”, то есть те, кто отслужил более полугода.
Слева направо: Харитонов – “Харитоша”, Наумов – “Наум”, Игорь Углев – “Уголёк”, Федя Исупов.
Офигенная фотка! Это казарма для “взрослых” – “зеленые” содержались в казарме для молодняка. Посмотрите, какая мизансцена! Даже характеры угадываются. А голос Уголька я даже слышу. “Игра в домино”. Зима 1985-86 гг. Неизвестный автор.
В центре – мл. с-т Игорь Куриляк, с нижней части кадра на нас смотрит Олег Протопопов. Они – “шнуры”, то есть отслужившие более года. У Олега высшее образование, поэтому он служил не два, а полтора года. Ребята с его призыва очень грустили, когда он ушел. Начинали-то они вместе. Зависти не было, было просто грустно.
Нами рулил младший сержант Миленкевич. Ненавидели мы его люто.
Однажды, в первые недели службы мне снится сон – ко мне подходит Витя Якоби и говорит: “Вставай, Малухин. Сегодня твой дембель”. Я говорю: “Круто, но если можно я немного еще посплю”. “Поспи” – говорит Якоби. Кладет на тумбочку желанный всеми обходной лист и уходит. С утра – уже в реальности – слышу крик: “Рота подъем!”. Лежу я и думаю, а что мне подъем – я же дембель и продолжаю спать. А мои пацаны уже грохочут сапогами, толкаются – одеваются за 45 секунд. И вдруг сквозь дрему – удар сапогом сквозь сетку кровати – “Ты чо, ох?%ел?! Подъем!”. Так Миленкевич вернул меня из виртуальной реальности.
Младший сержант Миленкевич. Нормальный парень, наверное. Такой же мальчишка, как и мы. Просто ему с должностью не повезло.
Весна. Когда наступила первая армейская весна все мы начали ловить себя на странном ощущении: нам всем стало казаться, что наша нынешняя жизнь – подъемы, отбои, хавчик, караул, подворотнички – и есть наша жизнь. Другой жизни не было никогда, и другой тоже никогда не будет. Тоска по дому никуда не делась, она стала привычной, и мы смирились с ней, как мирятся с гастритом.
На хоздворе. Греемся на солнце, которое бывало в нашей части крайне редко. Весенний приказ еще не вышел (то есть мы еще “зеленые”), поэтому мы застегнуты на все пуговицы и крючки.
А это гаражовские деды:
Прошло полгода.
Летом 1986 года ко мне приехали папа с сестрой. Мне дали увольнение.
Леха Васильченко. Под дембель он сделал мне удивительный подарок, о котором – ниже.
У Лехи из-под погона вылезла вставка. Вставка и расстегнутый крючок говорят о том, что Леха не “зеленый”, но “молодой” – отслужил полгода.
Меня переселили во “взрослую” казарму. Еще темно, люди громко сопят со сна, топчутся, толкаются, пахнет зубной пастой, в голове вата. Вчера травили анекдоты до двух ночи, сегодня встали в 6.30. Сейчас придет Батя – взводный – и устроит нам сладкую жизнь… Входит Боря: “Доброе утро, товарищи!” – говорит он бодрым голосом радиоведущего, “Доброе воскресное утро!”
Мы подшиваемся и слушаем “Полевую почту “Юности”.
Тумба дневального по роте. Длиннющие зимние вечера, когда нечем себя занять. (Вот тут, кстати, пригождается кинобудка)
Старшина за что-то поставил Келдыря на тумбу до утра. Сюда спешит “молодой” Федя Исупов, чтобы поглумиться над нерасторопным дедом.
Бездарный начальник АХО заставил раскопать траншею, где проходили трубы канализации. Потом про трубы забыли. Когда дело подошло к осени, масса заполнявшая эти канавы забродила. Часовые по ночам обходили это зловонное место, чтобы какое-нибудь существо не утащило их на дно.
Федя Исупов и Бульба (Олег Неборский) на ликвидации последствий.
Увольнение. Мы были очень красивые – все как на подбор, с голубыми погонами, с иголочки. Одним из наших понтов была чистота. Сапоги, как зеркало – это минимум. На любых танцах, в любом парке конкурентов у нас было немного.
Уголек – Игорь Углев.
Швед (Олег Швечихин) и Глаз (Игорь Большеглазов) в ЦПКиО. Швед, увы, ушел от нас несколько лет назад.
Весна будоражит своими едва уловимыми ароматами. Все стараются выползти за пределы части. Пахнет будущим, свободой, дорогой. Ты стоишь на посту и строишь планы.
Возле ворот части. Слева – Паша Лотоцкий (Павлик) – феерический товарищ. Его призвали то ли в 26, то ли в 28 лет. Это был уже сложившийся взрослый мужчина, с образованием, с семьей, с детьми. Сейчас я понимаю, как ему приходилось с нами – с подростками. Талантливый и целеустремленный он, тем не менее, порой совершал поступки немыслимой дикости. Мне до сих пор иногда снится, как я во сне пытаюсь что-то ему втолковать. В белом ремне – Дима Шабунин (Димас). Моя физиономия на заднем плане.
У меня была связка ключей – ключей от всей части. Она досталась мне от дембелей, которые собирали ее много лет и поколений. Так вот, мы открывали всевозможные двери, включая даже кабинет командира. А в подвале была дверь с табличкой “Начальник гаража”. За дверью стоял несгораемый шкаф, в котором находилась канистра с чем-то булькающим. Ясно, что запирать в сейф канистру с водой, маслом, бензином или другой невкусной жидкостью смысла не было. Там был спирт – ясно как день. Ключа от несгораемого шкафа у меня не было. Мысль о канистре будоражила нас месяца три, до тех пор, когда Киса (Олег Кисель) во сне не увидел ясно и четко, что ключ от сейфа висит за самим сейфом. В эту же ночь проверили – так и есть. Осваивали мы эту канистру примерно полгода.
Как сейчас помню – я сменился с поста, и меня пригласили в учебный класс. Там было накурено, и пахло едой и выпивкой. Спирт пили не абы как, а из графинчика.
Сто дней до приказа. Табличка “100 дней” сделана была еще в семидесятые. С тех пор ее передавали из рук в руки. Хранить такую табличку было преступлением – я уже говорил, что скучать по дому было неположено. На этой фотографии некоторые солдаты смеются, другие – в напряжении. Дело в том, что за спиной фотографа со всех ног к нам бежит дежурный офицер. Нужно было не только успеть “сфотаться”, но и унести и спрятать табличку и фотоаппарат. Посмотрите на хитрющую физиономию Дегтяря (Сашки Дегтярева) во втором ряду снизу второй справа! Когда Дегтярь уходил на дембель, я плакал по-настоящему.
Несмотря на то, что мы “косили и забивали”, что мы пили, хулиганили и ходили в “самоходы”, несмотря на тупость начальства, на сволочей среди нас (которым мы, кстати, не стеснялись говорить, что первая пуля для них будет в спину), на тоску и несправедливость, мы все как один, если бы потребовалось, встали бы как комэск Титаренко из “В бой идут одни старики”, как лейтенант Малешкин из “На войне, как на войне” или как Лопахин из “Они сражались за Родину”.
Пятнистые комбинезоны в те годы в нашем округе были только у ДШБ, спезназа и у нас.
Почту привезли:
Я уже дед. Ефрейтора мне дали вместо отпуска (я все равно ушел домой рядовым).
Фильмы я крутил в пятницу вечером и в субботу и воскресенье днем и вечером. С базы в четверг привозились 3 картины. Рота доставала киномехаников вопросами о репертуаре выходных. Мы держали марку и всегда отвечали: “Пограничный пес Алый”. И только в пятницу после обеда на доске объявлений появлялся утвержденный замполитом план.
Проверка аппаратуры перед сеансом.
Работа киномехаником давала мощные льготы. Раз в неделю нужно было отправляться в увольнение за фильмами на кинобазу. Фильмы оставляли на базе, а мы шатались по городу.
Я с Серегой Поповым. Первым киномехаником был Витя Якоби. Он ушел на дембель осенью 1986-го. Вместо него остался Серега, который ушел через полгода.
А это мой киномеханик-сменщик. Тот, что справа. Имени не помню. Помню, что мой земляк.
В белом я, потому что Леха Васильченко перед дембелем сделал мне подарок. Мне оставался месяц, а он уходил домой в первой отправке и предложил мне стать хлеборезом. Я больше не ходил в караул. К тому времени на постах я отстоял около 300 смен или 2400 часов. В хлеборезке я отъедался и готовился к поступлению в университет.
Мы с поваром Стасом Веревкиным в хлеборезке:
Стас приходил ко мне после того, как рота позавтракала и спрашивал: “Игорек, а что мы сегодня будем кушать на ланч?” На ланч мы обычно кушали яйшницу с жареной свининкой. На ужин жарили картошечку.
7 ноября 1987 года. Через два дня будет два года со дня моего призыва. За моей спиной сидят два духа. Между нами – пропасть.
В кинобудке. В руках Кисы (Олега Киселя) – вырезка из газеты с приказом о нашем увольнении в запас. Долгожданный день приближается.
На преддембельских фотографиях мы всегда обнимаемся. Будто получаем последнее тепло друг от друга. Мы стали почти родственниками. И сегодня в разговорах мы называем друг друга “брат”.
Последняя общая фотография. Уже перешли на зимнюю форму одежды. Уже первые дембеля поехали домой. Мы стали спокойными, усталыми, взрослыми и чужими. Мы замерли в ожидании чего-то неумолимого и величественного. Это что-то, как волна, катилось на нас, и мы слышали ее шум и предчувствовали ее силу. А с другой стороны, так же стремительно и неумолимо подступала оглушительная и холодная пустота.
Настал день, когда Батя принес мне обходной лист. Это означало конец службы. Я спал, и он положил обходной на тумбочку. Я пощупал лист и перевернулся на другой бок. Мне было все равно.
Наша с Бульбой песня о ТОМ САМОМ дне. (Поет О.Даль)
Посмотрите под этот саундтрек фотографии еще раз. В глаза посмотрите.
Февраль 2010 года.
хорошо написано..в меру сентиментально,как все,что связано с юностью..любопытно было увидеть фото Дегтеря,Ухо и Хохла..про первых двух ничего плохого память “духов” после их дембеля не сохранила,а вот про Хохла никто ничего хорошего не говорил..а на фото-парень,как парень..хотя,всегда добавляли,что первый год вашего призыва был адом..
Спасибо. А Вы там были? Когда?
Хохол был на полгода младше Дегтяря и Уха, т.е. меня. Поэтому ничего про Хохла не могу сказать.
У нас ада не было. Ад был у осеннего призыва 84 года. Тогда кровь на полу в туалете и умывальнике была обычным делом. И как раз зимой 84-85 были те самые знаменитые посадки на “дизель”. А Давыдкин тогда остался старлеем.
призывался в 88,как раз Батя уходил на дембель, его сменил Флюгер. Вобщем-то про Хохла нам рассказывал призыв на полгода нас старше.Для них он был просто “ужасом летящим на крыльях ночи”, как сказали бы сейчас. Почему уж упоминали Дегтяря теперь и не вспомню,просто причуды памяти))
Призыв Хохла был очень злой, потому что их призыв был духами не полгода как все, а целый год. Поэтому тем, кто пришел в июне 87-го досталось по полной. Тогда начался развал армии, пошли сокращения и пр. Когда мы пришли в декабре 85-го во Взводе было 45 человек. Сутки в карауле, двое отдыхаешь. А когда в 86-ом ушли наши “шнуры”, а замену им не прислали, то мы перестали вылезать из нарядов. У меня был рекорд – то ли 11, то ли 16 суток подряд. Это когда спишь стоя, сидя и на бегу. Но мы-то уже не работали, а все невзгоды военной службы выпали на призыв Хохла.
Дегтяря вспоминали, скорее всего, в связи с его знаменитым самоходом. Он ушел в самоход к девушке …в Москву. Его не было двое суток. Все было так продумано, что никто его не хватился и не заметил отсутствия. Он звонил кстати в прошлую пятницу. У него вообще очень интересная судьба.
Весенний призыв 88 был тоже год без смены..Через полгода крючки растегнули и ремни поменяли с деревянных на кожанные, но все посты,ПХД и дежурства по столовой были наши..Когда ушли наши “деды”,а “зелень” не пришла,мы тоже с постов не вылазили- вышел с одного караула,сразу в другой..Через какое-то время ты просто живешь в своем собственном измерении и в режиме 2-2-2..2 часа пост,2 часа в караул,2 часа сон..И по кругу…Призыв был на половину студенческий и через 14 месяцев мы ушли на дембель- тогда приняли решение вернуть студентов на учебу..вобщем,тяготы и лишения были наши,а “дедами” не побыли..Хотя,лет до 27 снилось,что пришла повестка на дослуживание оставшихся 10 месяцев
Насчет ночного кошмара повеселили.
Мне первые дни в армии снилось, что меня отпускают домой. И я мучительно думал: “А как же я без дембельского альбома?! У меня ведь всего одна фотка!” Такой бред.
То есть у Вас сбылась моя мечта – уйти раньше.
Еще про Хохла вспомнил. Я же после дембеля поступил в ЛГУ – в университет. И жил в общаге на довольно таки голодном пайке. И было так, что Хохол меня спасал. Я приходил в часть к ужину, и Хохол тайком кормил меня. Не только он, конечно, а ребята с того призыва: Шабунин Дима, например. Но Хохол был замком, поэтому всегда это делалось с его ведома. А однажды даже ночевал в родной казарме, когда после ДМБ приехал в Питер, уже в общагу, а коменданта не было. Я тогда пошел в часть.
В первые дни армии,в учебке,меня мучила лишь одна мысль- что это всё на два года..Меня призвали 27 июня, а буквально через пару дней вышел указ,что больше студентов в армию не берут..Сильное было чувство- судьба на тобой жестко посмеялась.Все осталось людям,а ты скользишь бритым затылком по подушке и такое ощущение,что под тобой наждак,особенно,когда скользишь по подушке “против шерсти”..А насчет Хохла- ну,не бывает только черного, или только белого,все мы многоцветые,так сказать..все зависит от обстоятельств..его “духи” тоже потом были не ангелами…причем они почти все были хохлами и, пообщавщись с ними поближе, я ушел из армии с убеждением, что все рассказы о братьях-славянах это просто сказки, хотя между нами было полгода и никаких особых наездов быть не могло в принципе..мы разные..хотя, как сейчас говорят- “ИМХО”